Страницы из моей жизни. - Страница 91

И вот однажды «бомба разорвалась»: было объявлено, что на железнодорожной станции Дно царь принял делегацию думы и подписал акт отречения от престола. Народ ликовал. Говорили, что произошла бескровная революция. Я тоже радовался – тому, что произошла настоящая революция, а в городе не построена ни одна гильотина, депутатов не возят по городу в клетках и нет всеобщей резни – ничего такого, что делало Великую французскую революцию (по рассказам историков) одновременно такой живописной и такой отвратительной. Мне даже было приятно видеть всех – детей и взрослых, женщин и мужчин, старых и молодых – украшенными красными ленточками.
Вскоре, однако, все изменилось. В один прекрасный день толпа подожгла Дворец правосудия (Окружной суд?). Затем начались схватки и стычки людей с полицией. Войска не желали подавлять беспорядки, и солдаты строем шли к Думе, чтобы заявить о своей поддержке революции. Вскоре ко мне пришли люди и попросили отказаться от автомобиля в пользу революции. Обычным делом стали повальные реквизиции. Одни лишались своих автомобилей, другие теряли экипажи и лошадей, у третьих забирали серебро, мебель, дома – любую мыслимую и немыслимую личную собственность. Среди пострадавших от реквизиций была мадам Кшесинская, знаменитая танцовщица и одна из любимых артисток царя. Ее роскошный особняк был реквизирован для проведения собраний, и вскоре сквозь все щели этого великолепного здания стало прорываться огненное дыхание революции.
Революционная буря, бушевавшая в Петрограде, достигла Финского залива, и вот в один прекрасный день в Неву на всех парах вошел бронированный крейсер «Аврора». В тот вечер я пел в Народном доме – как раз напротив царского дворца, на другом берегу Невы. Шла опера Верди «Дон Карлос», в которой я пел партию испанского короля Филиппа II. В тот самый момент, когда осужденные инквизицией узники проходили мимо короля и королевы, стены театра и мою бутафорскую корону сотряс гулкий пушечный выстрел. Мы поняли, что произошло что-то чрезвычайно важное, но что именно – этого мы не знали.
Первая мысль, пришедшая в голову моим несчастным подданным, охваченным паникой, была – бежать от меня, со сцены и из театра, поэтому мне пришлось употребить всю свою «царскую власть», чтобы привести их в чувство.

– Любезные мои подданные! – воскликнул я sotto voce *, в сильном волнении снимая с себя корону. – Надеюсь, вы не собираетесь покинуть своего государя в столь грозный час? Да и что толку бежать? Темнота не спасет вас от пуль.

Вняв призыву своего государя, его подданные оставались с ним до конца спектакля, несмотря на пушечные выстрелы и всеобщее

></emphasis>

* Вполголоса (итал.).
смятение.
Наконец опера кончилась и я со своей спутницей вышел из театра. Попытка найти извозчика успехом не увенчалась.

– Пойдемте домой пешком, – предложил я.

Выйдя на Каменноостровский проспект, мы почувствовали себя более чем неуютно: вокруг нас свистели настоящие пули. И тогда я, конечно, испугался. Чтобы спасти себя, – вот такой я храбрец! – я прибавил шагу и почти побежал, в то время как мою спутницу, одетую в узкую юбку, от страха затошнило. Впрочем, очень скоро мне стало стыдно, что я праздную труса перед дамой, и я убавил шаг. А когда мы подходили к дому, я уже весело насвистывал «La donna mobile» («Сердце красавицы склонно к измене»).

С каждым днем жить становилось все тяжелее. Мне было так же трудно обеспечивать семью, доставая самое необходимое – молоко и хлеб, – как и самому обездоленному трудяге. Я радовался, когда за мое пение мне давали мешок муки, окорок или немного сахару. Иногда мне давали даже немного денег, которые, впрочем, давно обесценились.

И без того хрупкое здоровье нашей маленькой Марины было серьезно подорвано недоеданием, поэтому я был благодарен властям, когда они разрешили мне отправить ее за границу на попечение одного моего старинного приятеля.
На отопление театров не хватало топлива, и музыкантам в оркестре нередко приходилось играть в пальто, а мы, певцы, в это время дрожали на сцене от холода. И все-таки оперы продолжали идти, хотя некоторые – например «Жизнь за царя» – были исключены из репертуара. Тогдашняя дирекция Мариинского театра любезно предоставила в мое распоряжение электрическую печку для обогрева моей уборной, и хотя мне было очень неудобно перед другими актерами, не имевшими таких удобств и страдавшими от холода, я, признаюсь, не отказался от такой возможности согреваться.
Не будучи большим охотником до пуль, я в те дни старался отсиживаться дома, хотя, конечно, мне приходилось ходить в театр на репетиции и по другим делам, не говоря уже о спектаклях. Для этого мне надо было пройти пешком от моего дома до Мариинского театра, а это ни много ни мало 5-6 миль (8-9 км). Я говорю «пройти пешком», потому что у свободы не было иного средства передвижения!
На улицах можно было видеть забавные сцены. Повсюду висели лозунги, прославлявшие свободу. Людям объявили, что отныне все принадлежит им, и вот граждане этой свободной страны принялись громить винные погреба. В больших погребах – таких, как царские, – нередко можно было видеть толпу людей, буквально плавающих в вине. Напуганные этими народными «гуляньями», власти посылали к винным погребам патрули, которые выбрасывали вино на улицу и вдребезги разбивали бутылки. Множество людей, не мешкая, падали ниц и пили вино прямо с мостовой! А патрульные, видя это, открывали по ним стрельбу. Однажды, когда я направлялся в театр, из-за угла вышли двое и, пошатываясь, пошли мне навстречу. Сильно пьяные, они беззаботно брели, горланя революционные песни. Внезапно раздался выстрел. Один человек упал, и я увидел снег, обагренный кровью.